Сказав это, я бы хотел немного выйти за пределы темы, заявленной в программе. Для того чтобы обсуждать проблему реституция культурных ценностей и частное право, и, конечно, для того, чтобы эффективно и грамотно использовать нормы частного права, гражданского законодательства для восстановления справедливости в этой области, надо прежде сказать о том, в каких пределах возможно использование частного права для реституции культурных ценностей. И я могу назвать, по крайней мере, четыре довольно крупные сферы отношений, где использование частного права не поможет.

Я вчера, к сожалению, вынужден был уйти немного раньше окончания доклада эстонского коллеги, и выслушал с огорчением эту прискорбную историю о судьбе коллекции эстонских марок. Если я правильно понял сказанное, то проблема реституции в данном случае, наверное, не стоит, потому что коллекции как целого более не существует, она распылена и фактически как коллекция уничтожена. Остались всего четыре альбома, которые, вероятно, можно востребовать. В остальном же здесь возникает другая проблема, причем тоже относящаяся к сфере частного права. Это проблема возмещения ущерба, иска о возмещении вреда, но не проблема реституции. В этом случае придется выяснять и решать иные вопросы частного права, тоже достаточно сложные, такие как определение размера причиненною ущерба, определение надлежащего ответчика, возможно, проблему судебного иммунитета государства, и другие.

Второй круг вопросов, который вчера тоже рассматривался, касается проблемы реституции культурных ценностей, национализированных в России в результате революции 1917 года и в первые годы после революции. Боюсь, что постановка этого вопроса применительно к России по меньшей мере легкомысленна и чрезвычайно опасна. Поясню, в чем дело. Гражданское право защищает культурные ценности не потому, что они представляют для нас огромный интерес с точки зрения истории, культуры, представлений о красоте, не потому, что имеет место замечательное сочетание желтых и синих тонов на картинах Эль Греко, и не потому, что замечательно изображено осеннее северное небо на пейзажах Рейсдаля, а потому, что они являются материальными ценностями, предметом оборота, гражданско-правовых сделок, договоров, наследования и т.д. Иными словами, частное право защищает не культурные ценности как таковые, а права конкретных субъектов на конкретные предметы. А это означает, что невозможно установить разный гражданско-правовой режим для реституции в отношении культурных ценностей и в отношении другого имущества. И невозможно для России решить проблему реституции имущества, национализированного в ходе и после революции 1917 года отдельно и исключительно для национализированных культурных ценностей. Можно рассматривать и ставить только всю проблему в целом. А это означает практически еще одну революцию, еще один передел собственности. С1917 года сменились, по меньшей мере, четыре поколения в нашей стране. Добавьте к этому войну, репрессии, миграцию населения, распад Союза. И теперь попробуйте восстановить то, что было до 1917 года. Это будет страшно. Давно зарубцевавшиеся раны мы заменим свежими, враждой, ненавистью. Небольшие страны, такие как Чехия и страны Балтии, в этом отношении не могут быть примером для России. Другие масштабы, другие сроки и другая история. И, кстати говоря, реституция и в этих странах имела очень часто чисто компенсационный характер. Собственникам компенсировалось в деньгах то, что они потеряли, а не возвращались реальные материальные объекты.

Вчера из сообщения украинского коллеги я с некоторым удивлением и интересом узнал, что основные культурные потери во время Второй мировой войны Украина понесла из-за того, что культурные ценности из ее музеев были эвакуированы на Восток. Я же, наивный человек, полагал, что больше всего украинские музеи пострадали из-за того, что они были разрушены, уничтожены огнем и мечем, а полотна, скульптура, исторические ценности вывозились на территорию стран-захватчиков, что они оказались на Западе. В частности, я знаю, что картины двух моих прадедов - Владимира и Константина Маковских попали на Запад, а не на Восток. Поэтому позволю себе усомниться в том, что действительно произошло то, о чем здесь было сказано. Но, тем не менее, проблемы реституции культурных ценностей, бывших прежде на территории одной советской республики и оказавшихся впоследствии на территории другой республики, существуют. Я только не уверен в том, что для решения таких проблем пригодно гражданское, частное право. Не надо забывать одну очень существенную вещь - до распада Советского Союза не было собственности Украины, не было собственности Грузии, не было собственности Армении, а была единая государственная собственность Советского Союза, был единый общесоюзный фонд государственной собственности. И перемещение предметов или объектов внутри Советского Союза не изменяло их государственной принадлежности. Боюсь, что если подобные претензии будут заявлены, они вызовут ответные претензии. Немало музеев на территории бывшего Советского Союза было создано за счет запасников Третьяковки, Эрмитажа, Русского музея. А если будут подняты вопросы о возвращении этих ценностей? Думаю, что проблема очень и очень непростая.

И, наконец, еще одна проблема, о которой считаю себя обязанным сказать. Это проблема невозможности реституции культурных ценностей тогда, когда это прямо запрещает закон. Я имею в виду Федеральный закон 0 культурных ценностях, перемещенных в Союз ССР в результате Второй мировой войны и находящихся на территории Российской Федерации 1998 года. В этой аудитории то, что я скажу, возможно, прозвучит некоторым диссонансом, но я должен сказать, что разделяю и поддерживаю положенную в основу этого Закона концепцию компенсаторной реституции. Для меня это не вопрос политики, для меня это вопрос нравственности, вопрос моего мировоззрения, моего жизненного опыта. Большинство из тех, кто сидит в этом зале, судят, например, о потерях дворцов-музеев в окрестностях Санкт-Петербурга по составленным недавно каталогам. Для меня война началась, когда мне было и лет. В 1939 году я жил в Павловске, в 1940 и в 1941 году долго жил в Царском селе (Пушкине). В Екатерининский, Александровский дворцы Царского села, во дворец Павловска мы бегали мальчишками каждый день. Потом я попал туда снова только в 1945 году. Помню эти жуткие, обгорелые руины, помню открытие фонтанов Петергофа в 1947году на фоне пустой стены с глазницами окон Большого Петергофского дворца, помню многое другое. С точки зрения культуры это было злодеяние. Злодеяние требует определенной кары. Злодеяния забываются, но для этого нужно, чтобы прошли столетия. Поэтому, хотя многое мне в этом Законе не нравится, но он все-таки справедлив.

В то же время я горжусь, что в качестве эксперта Конституционного Суда сделал немало для того, чтобы круг «перемещенных ценностей», объявленных в Законе собственностью Российской Федерации, стал значительно уже. И, прежде всего, для того, чтобы вывести из этого понятия культурные ценности так называемых заинтересованных государств. В представленном тогда Конституционному Суду экспертном заключении я, в частности, писал: «По тексту и смыслу Закона получается, что перемещенные в СССР в результате Второй мировой войны с территории Германии культурные ценности, принадлежавшие, например, голландскому гражданину, французской фирме или бельгийскому государственному музею, были перемещены »в осуществление права СССР на компенсаторную реституцию», то есть совершенно правомерно. Но для подобного отношения к чужой собственности нет никаких оснований ни в международном, ни в национальном праве». Как вы знаете, Конституционный Суд согласился с этим предложением. В Постановлении от 20 июля 1999 года (п. 1) он признал не соответствующими Конституции России положения ряда статей Закона 1998 года, «в части, относящейся к перемещенным культурным ценностям, являвшимся собственностью заинтересованных государств», а в Закон 1998 года впоследствии были внесены соответствующие изменения.

За всеми этими исключениями остается довольно большая сфера, где реституция культурных ценностей может стать предметом гражданско-правовой защиты, предметом судебной защиты. Применительно к России можно назвать три довольно крупные в этом отношении категории случаев.

Прежде всего, это те исключения, которые сделаны в самом Законе 1998 года для перемещенных ценностей. По этому Закону ведь возможна судебная защита в отношении собственности религиозных организаций, собственности жертв нацизма и т.д.

Во-вторых, это круг культурных ценностей, принадлежавших, так называемым заинтересованным государствам: государственная, частная, муниципальная, общественная собственность и т.д., как самих этих государств, так и их граждан и различных организаций. В этих случаях также возможна судебная защита. Да, судебная защита пробивает дорогу в России трудно. Но это связано со многими обстоятельствами: с тем, что на путь судебной реформы мы вступили по европейским меркам недавно; с тем, что должны вырасти новые кадры судей; со многими остатками прежних идеологий в сознании людей. Много причин для этого. И тем не менее, я думаю, что судебный путь наиболее эффективен.

И есть еще, конечно, третья область, где частное право может сыграть свою роль - это область обычного, к сожалению, весьма распространенного воровства, грабежа культурных ценностей. То, с чем мы сталкивались всегда, с чем мы сталкиваемся и сегодня. А это не имеет прямого отношения к последствиям Второй мировой войны.

Главное средство, которым располагает частное, гражданское право и о котором говорил уже профессор М. М. Богуславский, - это виндикационный иск, с которым собственник обращается к лицу, незаконно владеющему предметом (как говорят цивилисты, вещью), с требованием вернуть свою собственность. Виндикационный иск имеет ряд ограничений. Прежде всего собственник должен доказать свое право собственности, причем должен доказать право собственности не на похожую вещь, не на вещь такого же рода, а именно на данную, конкретную вещь. Конечно, чем культурная ценность значительнее, чем она более известна в истории культуры, тем легче доказать право собственности на нее. По настоящему крупные культурные ценности трудно утаивать, они попадают в каталоги, регистрируются, описываются в литературе. Но доказать право собственности на то, что мы называем культурными ценностями обычного быта, бывает намного сложнее.

Второе ограничение - это сроки исковой давности, о которых будет говорить доктор С.В. Сарбаш.

Третья проблема - может быть, одна из самых сложных проблем гражданского права - это проблема столкновения интересов собственника и интересов того лица, которое вещь не похитило, не подобрало на дороге, а которое ее приобрело у кого-то, и при этом не знало, что то лицо, у которого оно эту вещь купило или от которого оно эту вещь унаследовало, не имело права этой вещью распоряжаться. Такое лицо мы называем добросовестным приобретателем. Проблема столкновения интересов собственника и добросовестного приобретателя существует, по меньшей мере, 2000 лет. Римское право решало эту проблему определенно в пользу собственника, и каким бы добросовестным и честным не был приобретатель вещи, оно говорило: нет, прежде всего, надо защищать собственника вещи. У него есть право, в то время как у приобретателя нет никакого права. Вещь надо вернуть. Но уже в раннем средневековье законодательство стран Европы, прежде всего Германии, встало на другой путь, на путь защиты в этих коллизиях добросовестного приобретателя. И стало на этот путь по очень простой причине. Дело в том, что, если вы защищаете только собственника, вы практически делаете чрезвычайно рискованной всякую торговлю, всякий гражданский оборот. Кстати говоря, это еще лишнее свидетельство тому, почему гражданское право имеет дело и с культурными ценностями. Опять таки потому, что это предмет оборота, предмет сделок.

Но дальше развитие пошло по пути исключений и предоставления защиты добросовестному покупателю. Чем более цивилизованным, культурным, демократичным становилось общество, тем определеннее закон говорил: нельзя защищать добросовестного приобретателя во всех случаях, нельзя во всех случаях отдавать ему предпочтение перед собственником. Есть такие ситуации, когда это безнравственно, когда интересы собственника стоят выше.

То, о чем я рассказываю, эти исключения из правила о защите добросовестного приобретателя есть в нашем законодательстве - в статье 301 Гражданского кодекса России. Это было и в прежнем Гражданском кодексе 1964 года, и в Кодексе 1922 года. Но эти исключения двояки. Во-первых, закон говорит: тот, кто добросовестно, заблуждаясь, не зная о происхождении вещи, ее приобрел, должен ее вернуть, если он получил ее даром, безвозмездно. Понятно, почему закон так решает этот вопрос, - потому что в этом случае тот, у кого мы отбираем вещь, ничего материально не теряет. Но для ситуации с культурными ценно стями гораздо большее значение имеет второе исключение. Оно заключается в том, что закон заставляет добросовестного приобретателя вернуть вещь собственнику, если собственник докажет, что эта вещь была у него украдена, похищена или иным образом выбыла из его обладания помимо его воли. Что же такое помимо его воли? Прежде всего, потеряна, утрачена. Это относится и к культурным ценностям. Теряют, оказывается, все, даже скрипки Страдивари. Но, естественно, наибольшее практическое значение имеют случаи кражи, похищения. Здесь добросовестность того, кто приобрел вещь у вора, не подозревая об этом прискорбном обстоятельстве, не является средством защиты, и вещь должна быть возвращена собственнику.

Один из центральных вопросов этой проблемы - это вопрос о самом понятии добросовестности. С точки зрения российского права, с точки зрения российской правовой доктрины, понятие добросовестности (как оно сформулировано в законе) - это вполне объективное понятие. Добросовестный приобретатель - это тот, кто «не знал и не мог знать» о том, что он приобретает вещь у лица, не управомоченного ее отчуждать. Но вы понимаете, что критерии «не знал» и «не мог знать» - субъективные. Они в каждом конкретном случае зависят от обстоятельств, при которых происходило приобретение, получение культурной ценности - картины, манускрипта, реликвии, украшения и т.п. Иными словами, в каждом конкретном случае надо ответить на вопрос, таковы ли были эти обстоятельства, что приобретатель должен был догадываться о том, что получает ценность от несобственника?

Понятие добросовестности имеет значение и для приобретения права собственности на культурные ценности в результате истечения срока приобретательной давности. Доктор В.П. Звеков говорил уже о том, что в результате истечения срока приобретательной давности (а он по Гражданскому кодексу у нас 5 лет для движимых вещей) право собственности на вещь приобретает лицо, которое владело соответствующим предметом искусства непрерывно в течение 5 лет, притом владело открыто, т.е. не прятало эту вещь, и владело добросовестно. Что же означает в этом случае добросовестность? Здесь она имеет уже несколько иной оттенок, потому что здесь уже не имеет значения, выбыла ли эта вещь из владения собственника помимо его воли или в соответствии с его волей. Здесь имеет значение только добросовестность владения, т.е. то обстоя тельство, что тот, кто 5 лет владел чужой картиной, чужой скульптурой, чужими книгами, не знал и не мог знать о том, что эти вещи попали к нему от лица, которое не имело право их продавать, завещать и каким-либо иным способом ими распоряжаться.

Вот такова вкратце эта проблема добросовестности приобретения культурных ценностей. В связи с ней я хочу обратить ваше внимание еще на одно обстоятельство. В России есть большое число вещей несомненно представляющих ценность как предметы искусства, как предметы быта, этнографические культурные ценности, которые попали сюда не в результате их »перемещения« из Германии, Венгрии, Болгарии, Румынии после Второй мировой войны советскими государственными структурами, официальными властями. Достаточно много было вывезено тогда из этих стран частными лицами, военными, гражданскими. Хотя и многое утрачено, многое просто за давностью износилось, перестало существовать, но многое сохранилось. Как относиться к приобретателям этих вещей?

Многие из этих вещей неоднократно сменили собственника, попали в третьи, четвертые, может быть, в двадцатые руки. И, с одной стороны, есть основание говорить, что человек, который сегодня на Арбате в антикварном салоне покупает довоенный германский фарфор, должен задуматься над тем, каким образом эта вещь попала в Россию.

Но есть и другая сторона дела. Дело в том, что эти вещи, начиная с середины 40-х годов, открыто, без всякого ограничения покупались и продавались государственными комиссионными магазинами. Я хорошо помню комиссионный магазин в Москве на углу Сухаревской площади, где был довольно большой отдел предметов искусства. Там не было шедевров, но там продавались картины неизвестных художников 19 века средней руки, настенные тарелки, гобелены. Иными словами, стандартная утварь, но это тоже культурные ценности. Для кого-то это семейные реликвии. И это имущество в значительной своей части прошло через открытое обращение, через оборот государственной торговли. Можно ли сегодня сказать, что тот, кто их когда-то приобрел, - недобросовестный приобретатель, что он должен был задуматься над тем, как эти вещи, трофейное происхождение которых никто особенно не скрывал, попали в Советский Союз?

Проблема добросовестности приобретения имеет правовое выражение, но в основе своей это проблема нравственная. Добросовестный приобретатель вещи - это тот, кто не знал о противоправном характере ее получения лицом, у которого он вещь приобрел. Сегодня очень трудно вернуться в ту атмосферу 40-х годов, когда эти вещи вывозились из Германии, из других неприятельских стран. Но, поверьте мне, в то время очень немногие находили противоправным поведение тех, кто, возвращаясь в разоренную, голодную, раздетую страну, привозил трофеи в виде часов или радиоприемника, картины или статуэтки, отреза материи или велосипеда. Люди, которые покупали эти вещи, не сами вывозили, а покупали у других, тем более не считали, что они покупают ворованное. Это предмет для серьезных размышлений. Ведь возможно, что сейчас последуют судебные дела не только по поводу шедевров, но и по поводу вещей, которые могут быть востребованы, потому что они - просто семейные реликвии и дороги кому-то.

Заканчивая, я хочу сказать одно: да, для большинства здесь присутствующих, не имеющих прямого отношения к юридическим делам, то, о чем мы говорим, достаточно скучно. Но я вас уверяю, что за этими не всегда понятными и совсем неэффектными построениями юристов кроются такие жизненные коллизии, трагедии, такие нравственные проблемы, которые не снились многим романистам. Чем больше мы будем заниматься их решением, тем больше шансов, что они будут решены достойно и верно.

Маковский А.Л.
Доктор юридических наук, профессор; Исследовательский центр частного права при Президенте РФ