… Возврашаясь к последним месяцам Второй мировой войны, мне хотелось бы подчеркнуть особое значение, которое придается проблеме эквивалентности в оценке репараций утраченных произведений искусства. В период создания Союзнического контрольного совета была выработана специальная процедура определения эквивалентности предметов искусства и практического применения репараций.

Упомянутая процедура должна была быть принята Союзническим контрольным советом, но по ряду причин ( одна из них: Советский Союз не был полностью согласен с предложенной концепцией) она не была принята.

Является ли «неправильной» идея компенсации за неисчислимые культурные потери, понесенные страной в результате её оккупации вражеской армией? Следует ли клеймить страну и её народ за желание получить какую-то компенсацию за эти потери?

Необходимо также учитывать общественное мнение и атмосферу первых послевоенных месяцев. К примеру, напомню, насколько серьёзно Союзнический контрольный совет отнесся к рассмотрению предложения Польши о лишении Германии права иметь любые музеи. Если бы это предложение было одобрено, Германия вообще не имела бы музеев. Затем Польша потребовала от Германии эквивалентного возмещения своих культурных потерь и даже обратилась к правительству США с просьбой передать ей ряд объектов из мюнхенской коллекции. Соединенные Штаты в принципе были против идеи компенсации и отклонили требование. Однако, следует отметить, что этот характер политического мышления был типичен для первых послевоенных лет.

С началом холодной войны общий политический климат и, в частности, связи между союзниками претерпели изменения. В конце 1940-х годов бывшие военные союзники уже не были политическими союзниками.

Что касается российских секретных хранилищ (или «секретных фондов", как они были названы после прибытия первой партии перемещенных культурных ценностей в бывший СССР), я хотел бы изменить представление об этих фондах как о секретных сооружениях со сводчатыми потолками и молчаливой охраной, которая никого туда не пускала. 

Я просмотрел много архивных документов, посвященных процедурам приема этих культурных ценностей в нашей стране. Имеется масса документов, которые регистрировали факты проверок инвентарных списков, вскрытия ящиков, сличения списков с содержимым ящиков. И я открыто заявляю, что не было и намека на секретность в этих документах. Они стали секретными позднее. Сами документы свидетельствуют о большой заботе, с какой музейные хранители получали этот бесценный груз.

Чтобы понять, каким было состояние этих предметов, достаточно привести несколько цифр, полученных от Народного комиссариата финансов (впоследствии - Министерство финансов СССР) по одному из поступивших транспортов с трофеями из оккупированной Германии в Государственный музей изобразительных искусств им. А.С.Пушкина. Все документы, касавшиеся этой поставки, проходили через это министерство. Она включала 572 ящика с картинами и другими предметами из немецких музеев. Из прибывших 572 ящиков 304 были направлены в Государственные реставрационные мастерские, которые позднее стали известны как Реставрационный центр им. Грабаря. Из них только 40 ящиков были позднее возвращены в Государственный музей им. Пушкина. Оставшиеся в реставрационных мастерских вещи нуждались в восстановлении.

Процедура по приему и оформлению поступивших культурных ценностей не имела ничего общего с попыткой сокрытия ворованных вещей. В работе с этими предметами участвовали многие музейные сотрудники: директор музея, хранители, в том числе старший хранитель и хранители "специальных хранилищ", руководители различных отделов музея - картин, рисунков и т.д. 

Все они участвовали в приеме предметов и создавали все условия для их сохранения. Я изучил более ста таких документов, и все они подтверждают тот факт, что в приеме трофеев участвовало большое число специалистов.

Вначале некоторые из самых лучших произведений искусства, направленных в музей им. Пушкина, были отобраны и размешены в двух залах. Конечно, доступ в эти залы был ограниченным. Поскольку ремонтные работы в поврежденном во время войны музее еще не были завершены, в музее были открыты не все залы. Поначалу, чтобы увидеть трофейные ценности, требовалось только разрешение директора музея Сергея Меркурова. С изменением политической ситуации в стране музейный режим значительно ужесточился.

В конце 1948 г. и начале 1949 г. с образованием Германской Демократической Республики ситуация изменилась. В то время было уже ясно, что мы должны поддерживать дружественные отношения с этой новой германской республикой.
 
Затем режим ещё более ужесточился, и тогда уже маршал Ворошилов, отвечавший за культуру, стал выдавать разрешения на показ коллекции.

Я просмотрел большое число архивных материалов за исключением некоторых документов ЦК КПСС, до сих пор закрытых. Я не нашел ни одного документа, который бы содержал какой-либо приказ или инструкцию о закрытии хранилищ. Ситуация была довольно сложной в связи с политическим климатом в стране в тот период. В ЦК был специальный отдел, отвечающий за культуру, и именно там принимались наиболее важные решения, которые затем точно и неукоснительно выполнялись всеми учреждениями культуры.

Архивные материалы ясно свидетельствуют: не музеи были инициаторами закрытия этих хранилищ. Конечно, учитывая невосполнимые культурные потери, понесенные страной, можно представить, как музеи могли рассматривать произведения искусства, поступившие из побежденной Германии. - Как компенсации за потери и страдания, причиненные войной.

Можем ли мы упрекать поколение, озлобленное ужасами опустошительной войны, за их согласие на такую реституцию?

Но, несмотря на такие настроения, не музеи выступили с инициативой закрыть хранилища. Политические соображения были единственной причиной того, что эти культурные сокровища скрыли от общественности. Режим секретности был установлен в начале 50-х годов.

В тот период велась активная переписка между правительством СССР и правительством ГДР. Она велась не только на межправительственном уровне, но и на партийном, и между академиями наук двух стран. Обе стороны работали над согласованием предметов, которые планировали вернуть в Восточную Германию.

В этот период режим был не так строг и секретен.

Было бы неправильно думать, что многие музейные сотрудники, имевшие доступ к этим картинам, рисункам и другим культурным ценностям, не были осведомлены о происхождении этих вещей.

До 1956 года преобладала атмосфера относительной секретности. Затем наступил период, когда партийное руководство начало обдумывать будущую судьбу этих сокровищ: возможно ли открывать хранилища и показать скрытые в них произведения искусства или даже вернуть их.

Мне удалось обнаружить документы, раскрывающие механизм принятия решений. Можно предположить, что рассматривались два подхода к решению проблемы. Первый заключался в том, чтобы открыть хранилища и выставить произведения искусства на обозрение публики. Тогда это казалось вполне возможным, учитывая массовые возвращения Германской Демократической Республике. ГДР передали 80 процентов произведений искусств, перемещенных из Германии.

Второй подход подразумевал, что спрятанные в хранилищах ценности в дальнейшем будут использованы во время переговоров с Западом о возвращении перемещенной советской собственности. Вероятно, возобладал второй подход.

Позже, в конце 50-х и начале 60-х годов начался период полной и абсурдной секретности.

Наши директора музеев и хранители слишком хорошо испытали на себе этот режим секретности. Директор Государственного музея им. Пушкина Ирина Антонова до недавнего времени не знала о том, что значительная часть коллекции Шлиманна находилась в Государственном Эрмитаже в Санкт-Петербурге. Несмотря на то, что директор Эрмитажа д-р Пиотровский знал о коллекции Шлиманна в своем музее, этой информацией он не поделился даже с коллегами – директорами столичных музеев, где также хранились трофейные культурные ценности. Даже хранители отделов в самом музее не обсуждали вопросы о вещах, находящихся на их попечении. Хранитель картин не мог поделиться информацией с хранителем гравюр и рисунков. Таков был характер секретности, царивший в советских музеях.

Напрашивался логический вопрос: почему музейщики слепо повиновался инструкциям? Теперь, когда эта реальность стала достоянием истории, легко быть храбрым и смелым и обвинять этих людей.

Старая система была всемогущей: мы все были частью её, система угнетала нас всех. Она угнетала как своих сторонников, так и противников.

На содержание специальных хранилищ было наложено табу во время правления Хрущева, Брежнева и долгое время после того, как к власти пришел Горбачев.

Я не могу перечислить все многочисленные попытки сотрудников музеев убедить советские власти в необходимости открыть специальные хранилища. Одна из последних попыток была предпринята госпожой Антоновой 16 августа 1991 года.

До появления танков на улицах Москвы оставалось всего три дня, до распада Советского Союза - менее пяти месяцев -Горбачев все ешё отдыхал на своей даче в Форосе. Однако ответом было все еще твердое "нет" - время еще не пришло.

Сегодня нас вправе спросить, почему после того, как в России произошли столь глубокие перемены, страна так медленно раскрывает свои хранилища?

Мне чрезвычайно сложно ответить на это вопрос. Мнения российских политических лидеров и российского общества в этом вопросе разделились. Существуют различные точки зрения даже у членов Российской государственной комиссии по реституции культурных ценностей.

Наиболее важная проблема, с которой мы сейчас сталкиваемся как нация - это определение национальных целей и достижение согласия в концепции идеи. Идеи, которая обозначила бы рамки решения этих вопросов без ущерба для нашей национальной гордости, в интересах как нашей национальной, так и мировой культуры и должным образом учла требования партнеров в переговорном процессе.

Но одна проблема как была, так и осталась: как мы можем объяснить простому русскому человеку с улицы, почему, в случае с Кведлинбургскими сокровищами Германия выделила необходимые средства для выкупа произведений у американского владельца, а русских по той же причине осуждают, и на них оказывается давление с требованием возвратить культурные сокровища искусства в качестве "жеста доброй воли"?

Что касается закрытых хранилищ, то они больше не закрыты. Публику стали информировать о том, что в них хранится.

Ценности, с которыми мы имеем дело, - это не только культурная собственность, но также и объект международных требований. Вот почему мы должны тщательно изучить содержимое наших хранилищ. Это труднейшая работа, если учесть количество вещей, которые там находятся.

Наивно доверять некоторым журналистским утверждениям, что русские, мол, являются такими невежественными, что не понимают, что находится в действительности в их руках.

Реальная проблема заключается в том, что все вещи необходимо самым тщательным образом изучить. Конечно, эту работу мы должны были начать давно. Мы глубоко сожалеем, что впервые ученые получили возможность изучить объекты из золотой коллекции Шлиманна только в прошлом году.

Конечно, мы хотим выставить самые лучшие вещи на всеобщее обозрение. По-моему, возвращение мировой общественности художественных ценностей, которые давно считались утерянными,- более актуальная задача, нежели преодоление проблем, связанных с собственностью на них и урегулированием различных и часто противоречивых требований. Важнее всего возвращение этих произведений искусства мировому сообществу.

Возвращаясь к вопросу, почему этот процесс не начался ранее, мне хотелось бы объяснить, каким образом на процесс принятия решений оказывало влияние так называемое номенклатурное мышление - одно из примечательных явлений советской политической системы. Как работал этот механизм?

Первоначальное решение о создании института специальных хранилищ могло быть отменено только той же инстанцией, которая его принимала. Если такое решение было принято Президиумом ЦК КПСС, то оно могло быть отменено решением того же органа. Но добиться такого решения было чрезвычайно сложно. Можно было вносить на рассмотрение властных инстанций много обращений и не получать результата. Если даже проблему в конце концов предлагали рассмотреть президиуму, и затем (что маловероятно) принималось решение об изменении политики, то, чтобы получить одобрение ЦК КПСС, документ нужно было подготовить по определенным стандартам. От текста требовалось ясность и простота, его объем не должен был превышать трех страниц. В связи с этой бюрократической процедурой объяснение такой сложной проблемы в столь краткой форме было почти непреодолимой задачей.

В архивах, которые я просмотрел перед приездом в Нью-Йорк, был очень интересный документ, касающийся маленького города в Тюрингии близ шахты Хохвальд. В конце войны немцы спрятали в шахте много ящиков, содержащих экспонаты из берлинских коллекций. Недалеко от этого места располагался лагерь перемещенных лиц. С приближением Красной Армии обитатели лагеря (в основном, русская и украинская молодежь, вывезенная в Германию с оккупированных территорий на работу) разбежались и скрылись в шахте. Там они обнаружили хранилище с ящиками. Было холодно, они начали разбивать деревянные части ящиков на костры. В ящиках нашли театральные костюмы, которые быстро одели на себя. В поисках других вещей стали вскрывать оставшиеся ящики. И вдруг в одном из открытых ящиков они увидели прекрасную Мадонну и дитя. И красота картины заставила их отступить и застыть в восхищении. В этот момент чувства ненависти и мести исчезли. Простые люди созерцали божественный образ, и картина каким-то образом примиряла их со своим положением и окружающей действительностью. Они спрятали произведения обратно в ящики. В это время прибыло военное подразделение Советской Армии. Солдатам показали ящики в шахте. Так культурные ценности начали свой путь на восток.

Примечание в конце статьи.

На этом международном форуме мы выслушали полемику, различные точки зрения. Но мне хотелось бы на время отставить в сторону все политические и правовые соображения и призвать последовать примеру тех русских и украинцев, восхищенных красотой и забывших свои обиды. Давайте вместе поразмыслим о будущем великих произведений искусства, которые были сокрыты от человечества в течение полувека. Пройдет немного времени и они, наконец, вернутся на обозрение публики. Будем надеяться, что наше восхищение этими полотнами поможет нам найти цивилизованный путь к решению сложнейших и запутанных проблем, связанных с произведениями искусства, перемещенными во время и после войны.

Примечание:
* Другое изложение обстоятельств изъятия содержимого Рамбахской шахты в Тюрингии см:
Л.Николас. Похищение Европы. 1994. С.332 – 335,
К.Акинша, Г.Козлов. Прекрасная добыча. 1995. С.139 - 140.

Кулишов В.Д.