В отношениях многих стран есть особые болезненные проблемы - разрешить их практически невозможно, но и жить с ними нельзя. Для России и Германии такой незаживающей раной стала судьба перемещенных культурных ценностей, или, как принято было говорить раньше, вопрос реституции. В поисках новых подходов к ставшей хронической, но сохраняющей актуальность проблеме по приглашению заинтересованной немецкой стороны я отправилась в Берлин. Все тамошние разговоры завершались непременным признанием моих собеседников, что они верят в счастливое возвращение вывезенных из германских музеев и библиотек ценностей. Надеяться на это у них пока нет никаких оснований.

Удивительно, что когда время уже подернуло спасительным забвением великие трагедии двух стран - жертв чудовищных тоталитарных режимов и мировых войн, единственным, кажется, еще не решенным вопросом остается судьба не людей или территорий, а предметов культуры - давнишних археологических находок, картин и рисунков великих и малых художников, старопечатных книг и инкунабул, архивных документов. Они не только жертвы (или трофеи) Второй мировой войны, но и объекты (и трофеи) давних и недавних политических спекуляций.

Проблема перемещенных культурных ценностей вот уже десять лет омрачает лучезарную перспективу развития отношений между Россией и Германией. Омрачение происходит регулярно, на каждом новом этапе сближения двух ныне дружественных стран - ни одна встреча на высшем российско-германском уровне эту тему не обходит. И именно по настоянию немецкой стороны. С нашей, кажется, все теперь в порядке - что у них было нашего, давно отдано, ну а то, что осталось у нас немецкого, законом 1997 года "О культурных ценностях, перемещенных в Союз ССР в результате Второй мировой войны и находящихся на территории РФ" объявлено национальным достоянием. То есть навсегда и на законных основаниях считается нашим, а проблема реституции ("возвращение имущества, неправомерно захваченного и вывезенного воюющим государством с территории противника" - Большой энциклопедический словарь) превратилась в проблему перемещенных культурных ценностей.

Не приходится надеяться на изменение с таким трудом принятого закона (его не хотели принимать ни прошлый президент России, ни нынешний), прославленного громкими дискуссиями в Думе и СМИ ("Они уничтожили полстраны, разрушали наши дворцы и храмы - ничего им не вернем"). Почему же Германия не может смириться с этим фактом, почему не согласна похоронить неразрешимую культурно-политическую проблему? Об этом я спрашивала в Берлине разных людей в течение четырех дней.

Я могла бы задавать свои некорректные, почти грубые вопросы и четыре месяца, и все равно получала бы все одни и те же вежливо-дипломатичные ответы, облаченные в давно известные официальные формулировки: историческая вина лежит на немцах, но культурные ценности не могут быть военными трофеями; российский закон не соответствует международным правовым нормам и нарушает договоренности Коля и Ельцина 92-го года; надо участвовать в совместных культурных проектах, спорная проблема перемещенных культурных ценностей не должна мешать культурному диалогу; наши страны сегодня близки, как никогда раньше.

Почти все мои собеседники знали, что у Николая Губенко - главного адепта неприемлемого для Германии российского закона - в войну погибла вся семья. Все ему сочувствовали и только один человек в разговоре осторожно поинтересовался, верю ли я в искренность председателя думского комитета по культуре. Я ответила, что искренность, по-моему, не так важна для законодателя как умение принимать полезные и выгодные для страны законы. "Губенковский" закон о перемещенных ценностях создал для России массу неудобств в налаживании отношений с Германией. Однако закон есть закон, его нельзя нарушать, и приходится строить культурные связи под его бдительным оком. Тем более что и в нем сделаны исключения, например для ценностей, принадлежавших жертвам фашизма, религиозным и общественным организациям. Но кроме закона есть и эмоциональная сторона проблемы, и для немцев то же.

"Для нас вновь важны довоенные ценности. До войны мы были культурной нацией, а потом стали политической. Эта проблема пеленой лежит на российско-немецких отношениях - когда люди встречаются, они тут же начинают смотреть назад. Так не может продолжаться, надо строить отношения через театр, кино, а не дипломатическими дискуссиями. Нет смысла сосредотачиваться на правовых проблемах и ничего не делать". Так считает доктор Леманн, президент Фонда прусского культурного наследия - организации, включающей 16 музеев, Национальную библиотеку Берлина и Национальный архив.

После объединения Германии берлинские музеи стали объединять коллекции, перераспределять фонды, стремясь к тому, чтобы, например, во вновь открытой после долголетней реконструкции Старой галерее Берлина была максимально полно представлена живопись XIX века. Так что сотрудникам обновленных и отлично оснащенных берлинских музеев мысль о хранящихся в петербургских и московских запасниках и никогда не выставляющихся экспонатах, когда-то принадлежащих их музеям, не дает покоя. Они мечтают показать воссоединенные музейные коллекции на совместных выставках, чтобы ввести их в научный обиход, а потом пусть экспонаты вернутся в Россию и переговоры о их судьбе продолжатся столько лет, сколько потребуется. И когда доктор Леманн говорит, что вопрос о перемещенных ценностях стоит для него в контексте воссоединения коллекций, что музейное и научное собрание - это единый духовный дневник, то сомневаться в искренности его слов нет смысла, у него взгляд ученого и музейного руководителя, а политик он только отчасти, как того требует должность.

"Мы ведь не только о золоте Шлимана вспоминаем", - говорит директор Музея археологии г-н Менгхин. Хотя, уверена, он мечтает о нем. Вернее, о выставке полной коллекции откопанных Шлиманом сокровищ Приама, лучшая часть которых принадлежит теперь ГМИИ им. А.С. Пушкина (мы вывезли в основном золото, а "сокровища" из металла и керамика остались в фондах Музея археологии). Провести такую выставку в Берлине - мечта многих моих собеседников. Теоретически она возможна, практически - только если в дело вмешается большая политика и выставка станет символом нового этапа российско-германской дружбы. Руководители Пушкинского музея так долго не признавались, что золото Трои находится у них, что теперь, владея им на новых законных основаниях, вряд ли отправят часть своих экспонатов на их предыдущую родину. Тем более что и у Турции есть претензии на возвращение сокровищ в то место, где они были откопаны.

Понимая, что шлимановская проблема трудна для разрешения, немецкие музейщики вспоминают о более прозаических вещах. Музей археологии потерял после войны 90 процентов своей коллекции. Большая часть потерянного хранится теперь в Петербурге и Москве и никогда не выставлялась. "Наши экспонаты - это не картины и часто даже не драгоценности в бытовом понимании, это археологические находки. Вот, например, вещи, найденные в кельтском захоронении. Золотые чаши находятся у вас, подставки к ним - у нас. Пояс древнего воина - в нашем музее, а пряжка к нему - в вашем". Таких примеров г-н Менгхин привел два десятка, к тому же долго говорил о том, что довоенные каталоги их музея находятся в Петербурге и никому там не нужны. Переговоры о их возвращении велись в начале 90-х, но потом заглохли. Г-н Менгхин очень надеется, что когда-нибудь на проблему перемещенных ценностей можно будет посмотреть трезво, разумно, то есть по-научному.

В программе моего "реституционного маршрута" город Франкфурт-на-Одере занимал почетное место. Там стоит символ нового этапа в деле перемещенных ценностей. В октябре прошлого года после встречи министров культуры Германии и России был подписан договор, по которому немецкая сторона находит средства на реставрацию новгородской церкви на Волотовом поле, разрушенной во время войны, а мы передаем в Мариенкирхе Франкфурта-на-Одере ее родные витражи, хранящиеся в запасниках Эрмитажа.

Профессор Шлёгель - преподаватель Европейского университета, славист, автор нескольких книг по истории русской эмиграции в Германии. Шлёгель говорит на понятном мне языке. Не просто на русском, но на интеллигентском, а не на дипломатично-чиновничьем, как другие мои собеседники, державшиеся с русской журналисткой хотя и безукоризненно приветливо, но по-светски дистанцированно. Именно Шлёгель сказал те несколько слов, которые я в общем-то ожидала услышать в Германии: "Здесь ведь тоже есть два мнения о перемещенных ценностях. Существуют люди, которые говорят: что же мы разрушили у них полстраны, а теперь что-то еще требуем вернуть!" Для него, как и для многих европейских интеллектуалов, проблема реституции давно потеряла политическое значение и существует только как культурная. Ему, пожалуй, все равно, где хранятся исторические европейские ценности, вот для архива, о котором спорят немцы и поляки, писатель Гюнтер Грасс однажды предложил построить на пограничном острове общий музей.

У Франкфурта-на-Одере, рассказал мне Шлёгель, с Россией старые связи. Есть церковь, построенная еще русскими пленными Первой мировой. В гэдээровские времена в городе стоял советский гарнизон, и здесь живет много людей, хорошо говорящих по-русски и испытывающих ностальгию по прошлым временам. Они очень ждут витражи. В 2003 году Франкфурт будет праздновать свой юбилей, и если к этому времени, считает профессор, Швыдкой или Пиотровский привезут витражи, то их встретят как героев, со слезами искреннего умиления.

Мариенкирхе уже давно не действующая церковь. Для небольшой религиозной общины города она слишком велика и требует очень много средств для восстановления. Но для Европейского университета, открытого десять лет назад для студентов из Восточной Европы, по мнению Шлёгеля, нужно некое общественное пространство, свой дом, которым и мог бы стать спешно восстанавливаемый сейчас храм - превосходный образец классической готики XIV века. Вместе с историческими витражами, также считающимися шедевром, Франкфурт-на-Одере мог бы получить настоящую городскую достопримечательность. В Эрмитаже же витражи за несколько десятилетий ни разу не видели экспозиционного света. Понятно, что немцы готовы их реставрировать сами.

Государственная библиотека Берлина во время войны эвакуировала свои фонды в несколько мест. Поэтому теперь ей не только трудно, но практически невозможно восстановить свою коллекцию, в том числе и исторические ценности - инкунабулы, библиотеку Лютера (книги, изданные при его жизни), собрание раннепечатных книг. Потери насчитывают многие сотни тысяч томов.

У меня на этот счет есть личные воспоминания. В середине семидесятых я работала в Ленинке и видела огромные завалы книг со штампами немецких библиотек. Они были даже не описаны и регулярно, как и фонды самой библиотеки, подвергались известной напасти - хроническим протечкам. Помню, как во время субботника на травке около вновь построенного корпуса ГБЛ в Химках я протирала формалином свежезалитые и уже заплесневевшие немецкие книги, не описанные, в каталогах не отраженные, никому не выдаваемые. Они были жертвами не только войны и политики (тогда мы не признавались перед миром, что храним вывезенное из Берлина), но и преступно мизерного финансирования культуры в Советском Союзе. На "трофеи" у библиотекарей не оставалось ни времени, ни сил.

В прошлом году молодой, свободно говорящий по-русски научный сотрудник Государственной библиотеки Берлина Олаф Хаманн провел две недели в Ленинке, там от него уже ничего не скрывали, и по штампам он легко определил книги, когда-то хранящиеся в библиотеке, где он служит. Для Олафа, типичного прирожденного ученого, как мне показалось, важно даже не место хранения книг, а определение этого места. Ему, собственно говоря, и налаживать в будущем отношения между московскими и питерскими библиотекарями на совершенно новых если не юридических, то человеческих основаниях. Но как золото Шлимана мешает договориться о кельтском поясе, так ценность хранящейся у нас Библии Лютера затрудняет переговоры о менее ценных книгах. Но по закону выходит - или отдать все, или не отдавать ничего.

Не припомню, кто именно в Берлине произнес эту фразу. Материала там я собрала много, понятно, что не все темы "влезли" в этот текст, но наверняка все собранное еще будет использовано в работе. О совместных германо-российских выставках и контактах мне еще писать и писать, и всякий раз, уверена, придется затрагивать проблему перемещенных культурных ценностей.

В результате многочисленных берлинских бесед мне стало абсолютно понятно одно - Вторая мировая война из нового века видится огромной общеевропейской трагедией, жертвой которой были миллионы людей, сотни разрушенных городов, разграбленные музеи и архивы, потерявшие свое место книги, картины и археологические находки. Их национальность во времена объединяющейся, теряющей понятие "граница" Европы уже не так важна, как раньше. Пресловутое золото Шлимана - достояние человечества, и важно, чтобы каждый человек смог, если захочет, его увидеть. В таком контексте и проблема перемещенных культурных ценностей видится не политической, а исключительно культурной. И возможно, прав был профессор Шлёгель, предполагающий, что не сделай Ельцин и Коль из реституции большую политику, процесс обмена и возврата прошел бы тише и продуктивнее. Ведь им бы тогда занимались музейные хранители, библиотекари, искусствоведы и ученые.

Автор:  Ольга Кабанова
Дата публикации:  2001-12-20 18:24:31
Источник:  Известия